О времени, о легпроме, о себе

Я родилась в Иваново, или Почему нам надо держаться корней

Да, я родилась в Иваново. Хотя семья моя к текстилю отношения не имела, но шансов не знать ткачиху Валентину Голубеву или прядильщицу Зою Пухову у меня не было — спасибо местным газетам и вездесущему радио. Первый раз я столкнулась с легпромом в 9‑м классе. Школьная экскурсия на Ивановский камвольный комбинат запомнилась мне километровыми рядами станков и диким грохотом.

От производственной практики на комбинате меня избавило хилое здоровье. Поработать на текстильном предприятии мне всё же довелось, но позже: студенткой журфака МГУ устроилась на лето в многотиражку другого гиганта, Ивановского меланжевого комбината. Главное открытие — выпускаемые для нужд армии ткани из смеси хлопка и синтетики в огромных количествах складировались в бомбоубежище под комбинатом. Второе удивление — на комбинате трудились девушки из Вьетнама (вот они, гастарбайтеры советского периода). И труд на предприятии связан с риском для жизни — однажды в ночную смену кто‑то получил увечье.

Масштабы текстильного производства вызывали у меня оторопь. Зачем, зачем так много? И кому всё это нужно? В магазине «Ткани» на проспекте Ленина висели унылые ряды материй местного производства, но мама моя ничего там не покупала, хотя шила много и сама, и в ателье. Она охотилась за импортными тканями и вещами. Роскошный плащ Queen of Saba был куплен в сельмаге посёлка Уршель Владимирской области, где жила бабушка, а местные жители не питали большого интереса к дорогим зарубежным товарам.

Из одежды местного производства мне регулярно доставались батистовые кофточки Ивановской строчевышивальной фабрики. В них я чувствовала себя барышней-крестьянкой, особенно когда приехала поступать в МГУ, где рядом со мной красовались абитуриентки-москвички в вещах неземной красоты из неведомой мне тогда «Берёзки». Пытаясь приобрести столичный лоск, мы с подружками штурмовали очереди в «Ванде» и «Власте», боролись за кусочек импорта в «Белграде» и «Балатоне». И, конечно, я задавалась вопросом: если мы такие передовые и по две пятилетки в одну, то почему не можем выпустить такие же волшебные пижамы, как моя китайская, купленная во времена, когда ещё «Сталин и Мао — братья навек»?

Все прелести начала перестройки я ощутила во Владивостоке, куда попала на волне романтической влюблённости в красавца-штурмана. Вот где мне открылся дивный мир люксового шопинга: магазин «Альбатрос» менял чеки ВТБ, которые получал мой новоиспечённый муж-моряк, на яркие заморские тряпочки и туфельки. На Дальнем Востоке лёгкой промышленности практически не было, разве что пара швейных фабрик, где шили костюмы в стиле «чехлы на танки». Открывшаяся в начале 90‑х граница с Китаем убила и без того чахлое местное производство. Челноки наводнили город и окрестности плохо сшитым, но вполне себе модным китайским ширпотребом.

Я сама попала в Китай в 1991‑м в роли манекенщицы Владивостокского дома моделей — гастроли с костюмами «а-ля рюс» помогли мне почувствовать себя рок-звездой в период полной разрухи в резко ставшем бандитским Владивостоке. Наши модные шоу собирали стадионы в Харбине и Пекине, печально прославившемся Ухане и европеизированном Циндао. А на международный фестиваль моды в Даляне мы ездили несколько лет подряд и даже подружились с тогдашним мэром по имени Бо Силай. Высокий красивый китайский политик делал ставку на привлечение иностранных инвестиций (вот почему на наших показах в первых рядах сидели американские инженеры), возводил небоскрёбы быстрее, чем в Пекине, а индустрию моды развивал, чтобы порадовать жену (ну а зачем же ещё?).

Тогда нам казалось, что всё нужное мы купим в Китае: шубы, сапоги, сумки. Уже к середине 90‑х маленький приграничный посёлок Суйфэньхэ расцвёл отелями, ресторанами и магазинами, а наш пропускной пункт Пограничный практически не изменился с убогих советских времён. Мы шутили, что Китай строится на наши деньги. И тогда впервые задумались о том, куда идут собранные налоги и таможенные пошлины. У нас явно всё уходило в далёкий «центр» и оттуда не возвращалось, а в Китае, видимо, был другой принцип распределения.

Не дождавшись, когда Владивосток станет новым Сан-Франциско или хотя бы Гонконгом, в начале 2000‑х я вернулась в Москву. Моим первым местом работы во время второго пришествия в столицу стал журнал «Текстильная промышленность» (спасибо практике в многотиражке Меланжевого). Мой тогдашний главный редактор Владимир Юданов терпеливо объяснял мне, кто такие «красные директора» и почему сегодня хорошо себя чувствуют только те текстильные предприятия, которые успели пройти техническое перевооружение за государственный счёт накануне перестройки.
Я съездила в командировку в Кострому, где поговорила с ректором технологического университета о перспективах льняной отрасли, заглянула в огромные цеха Большой Костромской льняной мануфактуры, как раз проходившей процедуру банкротства и осваивающей новый вид взаимоотношений с ивановским торговым домом L (так назывался прообраз нынешнего лидера отрасли ООО «ТДЛ Текстиль»). Купила четыре метра сурового гладкокрашеного льна местного производства (на занавески, конечно) и поняла, что лучший лён для одежды по‑прежнему не у нас, а почему‑то в Италии. Хотя изначально он, возможно, и был из Костромы, но вывезли его оттуда за копейки некрашеным и неотделанным, а довели до ума уже на озеро Комо, где потом и сшили модный костюм, купленный мною в Москве за пару сотен евро. Удивительный круговорот льна в природе.

Но были, конечно же, были и радостные впечатления! Куда же без них в начале 2000‑х! Я своими глазами видела, как зарождаются новые российские компании, которые ещё чуть‑чуть и покорят весь мир своими идеями и качественным продуктом. Чудом взяла интервью у неуловимого Владимира Мельникова из «Глории Джинс»: просто приехала в субботу в их первый московский шоурум, куда, по слухам, должен был заглянуть с рабочим визитом собственник из Ростова-на-Дону. И, проявив чудеса журналистского обаяния, убедила‑таки его ответить на несколько вопросов, среди которых был и сакраментальный: «Используете ли вы в производстве ткани российских предприятий?». «С радостью бы, да нечего» — был мне ответ.

Тогда всё шили из китайских тканей. Да и шили преимущественно в Китае. Нефтедоллары текли рекой. Запускались российские бренды, названные именами юных дарований, родители которых были уверены, что достаточно провести шумную презентацию, пригласить на неё зарубежных звёзд — и всё, тинейджеры со всех городов и весей захотят одеваться в эту яркую недорогую синтетику. И ведь одевались! Я сама с радостью покупала подросшим детям вещи в Oggi и «Твоё», Ostin и Sela. Мне казалось, что я, теперь уже редактор женского почти гламурного журнала, достаточно зарабатываю, чтобы чуть ли не каждую неделю покупать что‑то стильное и позитивное для поднятия настроения. А разве не для этого придумана «быстрая мода», разве не об этом мы мечтали, когда добывали дефицит среди унылого советского «москвашвея»?

2008 год принёс резкое отрезвление. Все говорили про кризис, необходимость экономить и откладывать на чёрный день. В это время я уже плотно занималась проблемами отечественной индустрии моды, много общалась с дизайнерами и швейными производствами, ездила на большие международные текстильные выставки. Узнавала в лицо господина Лоро Пьяна, выпускающего самую дорогую шерсть в мире, познакомилась с наследником семьи Черутти и видела, как несколько поколений семьи Дзенья (Zegna) старательно укрепляют бренд, доставшийся им в наследство от дедушки, пропагандировавшего экологичное производство задолго до того, как это стало мировым мейнстримом.

Можно сказать, что я влюбилась в собирательный образ итальянских текстильщиков. Этому во многом способствовали отлично сшитые дорогие костюмы, которые они носят даже в июльскую жару. Но к костюмам ещё всегда прилагался интеллект, готовность встать во главе профессионального сообщества (в разные годы президентами выставки Milano Unica были владельцы крупных производств) и чувство собственного достоинства, позволяющее держаться легко и свободно даже с самыми важными чиновниками. Позднее мои интуитивные догадки подкрепил известный аналитик текстиля Дэвид Ша, отметив, что не встречал людей более образованных и разносторонних, чем текстильщики из Италии.

В наших долгих беседах с Александрой Калошиной, начинавшей свой бизнес как представитель итальянской текстильной группы Ratti, а позже создавшей собственную текстильную компанию Solstudio Textile Group, мы много говорили о том, как важны семейные традиции в развитии отрасли. Когда фабрика переходит от отца к сыну и владельцы знают по именам чуть ли не всех, кто работает на предприятии, это возможно только в ситуации небольших производств, которые могут быстро адаптироваться к меняющимся условиям рынка и переналадить линию под новый ассортимент или состав пряжи. Гиганты советско-российской экономики на этом фоне выглядят как неповоротливые динозавры, обречённые на вымирание.

Есть только один способ прокормить и сохранить этих монстров — подпитывая их из огромной «государственной кормушки». К счастью, время и техническое перевооружение внесли свои коррективы и сейчас даже на таком крупном предприятии, как Брянский камвольный комбинат, работает всего 550 человек. Но предприятия с количеством сотрудников больше 2000 человек и оборотом более 2 млрд рублей у нас всё равно сохранились. Именно они и стали предметом особого внимания государства в нынешний пандемический кризис, получив адресную финансовую помощь и за счёт этого сохранив рабочие места и объёмы производства. Большая страна — большие компании, от этого никуда не деться. Кто‑то должен одевать армию и снабжать форменной одеждой государственные структуры, выпускать километры постельного белья для больниц и железной дороги.

Государственные заказы, дотации, льготные кредиты для лёгкой промышленности — всё это имеет место и в России, и в Италии, и в США. Но если смотреть в исторической перспективе на примеры наиболее успешных компаний и в дореволюционной России, и в нынешней, то никуда не деться от очевидного: наибольшего успеха достигали и достигают предприятия, где сильны семейные традиции и преемственность бизнеса. Анна Богаделина, управляющая сегодня одним из крупнейших текстильных предприятий — ОАО ХБК «Шуйские ситцы», продолжает традиции своего отца, Виктора Богаделина, ставшего собственником в 90‑е годы и сумевшего сохранить производство. Можно вспомнить и другие примеры: Александр и Родион Гапоновы, владельцы чулочно-носочной фабрикой «Гамма» в Орле, их коллеги из Смоленска Валентина Черкасова и Нина Никонова, отец и сын Коневего из ОАО «Павлово-Посадский камвольщик»…

Проблема отцов и детей существует во все времена и во всех странах. В Италии так же, как и у нас, многие предприниматели жалуются на то, что дети не хотят вникать в громоздкий текстильный бизнес. Им кажется, что лучше профинансировать какой‑нибудь цифровой стартап — он не требует колоссальных вложений в оборудование и отдачу можно получить быстрее. Да, IT-бизнес делается практически на коленке, достаточно компьютеров и ясных мозгов. Но точки роста текстильной и лёгкой промышленности сегодня тоже лежат в сфере цифровизации и новых технологий. И вот уже самый молодой из семьи Дзенья — Эдуардо, глава отдела инноваций, выступает с докладом о том, как сделать максимально прозрачной для потребителя информацию обо всём пути создания продукта — от сырья до пошива. И предлагает снабжать изделия особыми цифровыми кодами.

Если бы сейчас меня как журналиста и гражданина спросили, о чём я, человек, пронаблюдавший все этапы развития отечественной лёгкой промышленности, да что там пронаблюдавший — «проносивший» на своих плечах весь ассортимент российского легпрома, мечтаю, в чём вижу потенциал развития отрасли, я бы не стала вдаваться в экономические глубины, я бы сформулировала просто: отрасли нужны яркие предприниматели, которые не боятся аргументированно высказывать своё мнение, которые готовы к дискуссии с коллегами и государством и нацелены на развитие как своих предприятий, так и всей сферы лёгкой промышленности, несколько десятилетий находившейся на задворках нашей сырьевой империи. Замечательно, если это будут представители династий, знающие весь путь становления своих предприятий, последствия тех или иных экономических решений. Из таких харизматичных лидеров со временем могли бы вырасти грамотные управленцы, как когда‑то из вичугского текстильщика Коновалова получился министр торговли и промышленности России.

Мы не можем переписать историю своей страны, не можем сделать вид, что у нас не было Дуси и Маруси Виноградовых, ткачих-депутатов и Героев Соцтруда. Но, зная все этапы большого пути, мы можем двигаться дальше, опираясь на традиции государственного участия в поддержке лёгкой промышленности и на развитие личных инициатив тех, кто не боится рисковать и учится управлять «заводами, газетами и пароходами». Надеюсь, что журнал, который вы держите в своих руках и который выходит по инициативе объединения промышленников СОЮЗЛЕГПРОМ, поможет всем нам и в осмыслении истории отрасли, и в выработке стратегий развития, и в поиске новых лидеров, которых будут узнавать в лицо так же, как когда‑то я, школьница из Иваново, узнавала ткачих и прядильщиц времён расцвета советского трудового героизма.